Текст ОГЭ Чуковского К.И. на тему «Смелость» (Никогда не забуду, как в юные годы Борис Житков..)
(1)Никогда не забуду, как в юные годы Борис Житков стал учить меня гребле близ пустынного берега, взяв для этого шаланду у знакомого грека. (2)Вёсла были занозистые, тяжёлые, длинные, шаланда неуклюжая и в то же время предательски вёрткая. (3)Руки у меня закоченели от лютого ветра, боковые волны с каждой минутой становились всё злее, но я испытывал жгучий восторг оттого, что на корме сидит Житков и отрывисто командует мне:
— Левое табань, правое загребай! (4)Закидывай подальше. (5)Вот так! (6)Раз-два! (7)Раз-два!
(8)Требовательность его не имела границ. (9)Он требовал бесперебойной, квалифицированной, отчётливой гребли, я же в первое время так сумбурно и немощно орудовал тяжёлыми вёслами, что он то и дело с возмущением кричал:
— Перед берегом стыдно!
(10)И хотя на берегу в такой холод не было ни одного человека, мне казалось, что всё побережье усеяно сотнями зрителей, которые затем и пришли, чтобы поиздеваться над моей неумелостью.
(11)Вскоре я настолько освоился с греблей, что Житков счёл возможным выйти со мною из гавани в открытое море, где на крохотное наше судёнышко сразу накинулись буйные, очень весёлые волны. (12)До знакомства с Житковым я и не подозревал, что на свете существует такое веселье.
(13)В море Житков становился благодушен, разговорчив, общителен и совершенно сбрасывал с себя свою взрослость и замкнутость. (14)Нам случалось бывать в море по семи, по восьми часов, порою и больше; мы приставали к берегу, разводили на гальке костёр, варили в жестянке уху, состязались в бросании камней рикошетом. (15)К концу лета мы загорели, как нeгры. (16)Моя мать, до той поры никогда не решавшаяся отпускать меня к морю, теперь уже не возражала против моих долгих экскурсий: так магически действовало на неё имя «Житков».
(17)Только раз за всё лето с нами случилась авария, о которой мы часто вспоминали потом, несколько десятилетий спустя. (18)Как-то перед вечером, когда мы возвращались домой, вдруг сорвался сильный ветер и погнал нас прямиком на волнорез, а разгулявшиеся буйные волны словно задались специальною целью шваркнуть нас со всего размаха о гранит волнореза и разнести наше судёнышко в щепки. (19)Мы гребли из последних сил; всё своё спасение мы видели в том, чтобы добраться до гавани, прежде чем нас ударит о камни.
(20)Это оказалось невозможным, и вот нас подняло так высоко, что мы на мгновение увидели море по ту сторону мола, потом бросило вниз, как с пятиэтажного дома, потом обдало огромным водопадом, потом с бешеной силой стало бить нашу лодку о мол то кормою, то носом, то бортом.
(21)Я пробовал было отпихнуться от волнореза веслом, но оно тотчас сломалось. (22)Я одеревенел от отчаяния и вдруг заметил, или, вернее, почувствовал, что Житкова уже нет у меня за спиной. (23)Была такая секунда, когда я был уверен, что он утонул.
(24)Но тут я услыхал его голос. (25)Оказалось, что в тот миг, когда нас подняло вверх, Житков с изумительным присутствием духа прыгнул с лодки на мол, на его покатую, мокрую, скользкую стену и вскарабкался на самый гребень. (26)Оттуда он закричал мне:
— Канат!
(27)Житков требовал, чтобы я кинул ему верёвку, что лежала свёрнутой в кольцо на носу, но я растерялся и завопил от предсмертной тоски.
(28)К счастью, сторож маяка увидал катастрофу и поспешил мне на помощь.
(29)С искажённым от злобы лицом он швырнул мне конец верёвки и вместе с Житковым втащил меня, дрожащего, но невыразимо обрадованного, на мокрые камни мола и тотчас же занялся нашей лодкой: зацепил её длинным багром и велел подручному ввести её в гавань, после чего накинулся на меня и Житкова, требуя, чтобы мы следовали за ним на маяк.
(30)Чтобы выпрыгнуть из лодки во время бури и вспрыгнуть на мол, нужна была ловкость спортсмена, не говоря уже об отчаянной смелости. (31)Здесь, в эту четверть часа, передо мной раскрылся весь Житков: великий умелец, герой, верный и надёжный товарищ.
(По К. И. Чуковскому*)
* Корней Иванович Чуковский (1882-1969) — русский советский писатель, публицист, литературный критик, переводчик, литературовед.