Текст ОГЭ Астафьева В. о великодушии (Шёл май сорок третьего года..)
(1)Шёл май сорок третьего года. (2)На отдыхе нам выдали к обеду один котелок на двоих. (3)Суп был сварен с макаронами, и в мутной глубине котелка невнятно что-то белело. (4)В пару со мной угодил пожилой боец. (5)Мы готовились похлебать горячей еды, которую получали редко. (6)Мой напарник вынул из тощего вещмешка ложку, и сразу я упал духом: большая деревянная ложка была уже выедена по краям, а у меня ложка была обыкновенная, алюминиевая… (7)Я засуетился было, затаскал свою узкорылую ложку туда да обратно, как вдруг заметил, что напарник мой не спешит и своей ложкой не злоупотребляет. (8)3ачерпывать-то он зачерпывал во всю глубину ложки, но потом, как бы ненароком, задевал за котелок, из ложки выплёскивалась половина обратно, и оставалось в ней столько же мутной жижицы, сколько и в моей ложке, может, даже и поменьше. (9)В котелке оказалась одна макаронина. (10)Одна на двоих. (11)Длинная, из довоенного теста, может, и из самой Америки, со «второго фронта». (12)Мутную жижицу мы перелили ложками в себя, и она не утолила, а лишь сильнее возбудила голод. (13)Ах, как хотелось мне сцапать ту макаронину, не ложкой, нет, с ложки она соскользнёт обратно, шлёпнется в котелок, рукою мне хотелось её сцапать – и в рот! (14)Если бы жизнь до войны не научила меня сдерживать свои порывы и вожделения, я бы, может, так и сделал: схватил, заглотил, и чего ты потом со мной сделаешь? (15)Ну, завезёшь по лбу ложкой, ну, может, пнёшь и скажешь: «Шакал!» (16)Я отвернулся и застланными великим напряжением глазами смотрел на окраины древнего городка, ничего перед собой не видя. (17)В моих глазах жило одно лишь трагическое видение – белая макаронина… (18)Раздался тихий звук. (19)Я вздрогнул и обернулся, уверенный, что макаронины давно уж на свете нет и остаться мне голодным… (20)Но она лежала, разваренная, и, казалось мне, сделалась ещё дородней и привлекательней своим царственным телом. (21)Мой напарник первый раз пристально глянул на меня – и в глубине его усталых глаз я заметил какое-то всепонимание и усталую мудрость, что готова и ко всепрощению, и к снисходительности. (22)Он молча же своей зазубренной ложкой раздвоил макаронину, но не на равные части, и я затрясся внутри от бессилия и гнева: ясное дело, конец макаронины, который подлиныпе, он загребёт себе. (23)Но деревянная ложка коротким толчком подсунула к моему краю именно ту часть макаронины, которая была длиныпе. (24)Напарник мой безо всякого интереса, почти небрежно забросил в рот макаронину, облизал ложку, сунул её в вещмешок и ушёл куда-то. (25)В спине его серой, в давно небритой, дегтярно чернеющей загорелой шее, в кругло и серо обозначенном стриженом затылке чудилось мне всесокрушающее презрение. (26)И никогда, нигде я его более не встретил, но и не забыл случайного напарника по котелку, не забыл на ходу мне преподанного урока, может, самого справедливого, самого нравственного из всех уроков, какие преподала мне жизнь.
(По В. Астафьеву)